Среди тюркоязычных литераторов идёт извечный спор: из какого народа вышел древний эпический герой Гёроглы? Право на него оспаривают азербайджанцы и туркмены, казахи и узбеки, киргизы и гагаузы, чуваши и балкарцы и многие другие, хотя известно, что Гёроглы — собирательный образ и принадлежит он всем тюркоязычным народам, чьи исторический корни едины.Однажды в столичной гостинице "Москва" в дружеском застолье встретились Самед Вургун и Ата Каушутов. Азербайджанский поэт увлечённо рассказывал своему туркменскому собрату по перу об азербайджанском варианте эпоса "Героглы", изданном в Баку, и весь разговор свёл к тому, что эпический герой родом и по происхождению азербайджанец и многие свои доблестные деяния свершил на Кавказе.Ата Каушутов спокойно выслушал, не стал возражать азербайджанскому другу, лишь заметил:

— В доме моего отца ещё от предков хранится сабля легендарного Гёроглы...

Самед Вургун промолчал, возможно, не нашёлся возразить, но, скорее, был научен горьким опытом. Незадолго до монологи с туркменским собратом на Президиуме Союза писателей СССР между Самедом Вургуном и Берды Кербабаевым разгорелся спор по поводу эпоса "Китаби Деде-Коркуд", выдающегося памятника древней письменной литературы и культуры тюркоязычных народов. Самед Вургун пытался доказать, что эпос принадлежит Азербайджану, а Кербабаев говорил, что Туркменистану.Но когда в начале 50-х годов официальная пресса объявила этот эпос "буржуазно-националистическим", то от него были вынуждены отмахнуться и азербайджанца, и туркмены.Через некоторое время Самед Вургун, встретившись с Б.М. Кербабаевым, осторожно спросил:

— Правду говорили мне Ата Каушутов, что в его родительстком доме есть сабля Гёроглы?

— Ты, дорогой Самед, приезжай в Ашхабад, — улыбнулся в усики Берды Мурадович, — я покажу тебе плеть самого Гёроглы, доставшуюся мне в наследство от деда.

КАЙФ БЕРДЫ-АГА

По воскресным дням Берды Мурадович Кербабаев имел обыкновение посещать "толкучку": живую народную речь послушать, узнать, чем люди живут. Чтобы его не узнали, надевал шапку поглубже, нахлобучив её по самые брови, на нос водружал тёмные очки и, перебирая в руках янтарные чётки, неспеша прохаживался по торговым рядам.Иногда он подолгу останавливался у прливков, где торговали национальными украшениями, предметами туркменского быта, утварью, одеждой, обувью. Выбрав связанные из мягкой шерсти ярские джорабы — носки, Берды-ага приценивался:

— Сколько просишь?

Дошлая торговка, увидев прилично одетого горожанина, заламывался двойную цену:

— Пятнадцать рублей. Носки, смотри, какие красивые...

Писатель знал, что им красная цена — восемь, а то и шесть рублей. Узнай женщина, что перед ней сам Берды Кербабаев, живой классик туркменской литературы, она сочла бы за честь их подарить ему.

— Давай за пять.

— Нет, что вы, отец?! Поносите их, сразу на десять лет помолодеете, пыталась шутить хозяйка носков.

— Тогда за шесть...

Словом, торговались до тех пор, пока не соглись на семи с полтинной. Берды-ага доставал из кармана кошелёк, отсчитывал пятнадцать рублей, совал их в руки ошеломлённой женщине и, отказываясь от сдачи, уходил.

Коллеги удивлённо спрашивали у Берды-ага:

— Так зачем тогда торговаться битых полчаса? Уплатил без разговору пятнадцать и айда...

— Э-э-э, — хитровато улыбался Берды Мурадович, поглаживая элегантные усики, — да в том и весь кайф базара, чтобы потягаться торгуясь, живой речью насладиться во всех её красках.

ПЛАГИАТ

Один ныне здравствующий поэт, зайдя с коллегами в книжный магазин и увидев на прилавках книгу Расула Гамзатова, воскликнул:

— Друзья! Книгу Гамзатова продают. Купим все по одной...

— У нас с собой денег нет, — ответил кто-то. — Покупай ты. А мы почитаем стихи Гамзатова в твоём очередном сборнике стихов...

ЧЁРНЫЕ ДНИ

Два друга, прозаик и поэт, отдыхали летом на Крымском побережье. (Да, были у писателей и такие счастливые денёчки!) Перед самым отъездом домой поэт попросил у друга одолжить пятнадцать тысяч рублей.

— Зачем тебе столько? —прозаик подумал, что его разыгрывают.

— Хочу пояс золотой купить. Подарок жене...

— Какой это пояс, что дороже самой женщины? — попытался пошутить прозаик и, не поверив другу, направился с ним в маогазин, где на витрине действительно красовался женский пояс из чистого золота и стоил он столько, сколько поэт просил взаймы. Прозаик вспомнил, что незадолго до этого друг поделился неустроенностью семейной жизни, и это минорное настроение даже прозвучало в его некоторых строках, вероятно, рождённых охладевшими чувствами к некогда близкому человеку.

Прозаик — деликатный человек, но известный своей прижимистостью, стал отговаривать друга от покупки: то ли ему не хотелось даже на время расставаться с такой крупной суммой денег, то ли не надеялся, что тот к сроку и сразу рассчитается с ним.

— Пояс больно красивый, — не отступал поэт. — Жене понравится да и на чёрный день пригодится.

— Считай, что у тебя уже чёрные дни настали, мой дорогой друг, если ты на подарок хочешь выбросить кучу денег, — и прозаик решительно отказал в долге.

КРАМОЛА

В 80-х годах, когда нас, писателей-публицистов, живущих в Прикаспийском регионе, собрала всеобщая тревога по поводу катастрофического обмеления Каспия и высохшего озера Кара-Богаз-Гол, казахский писатель из города Уральска Габбасов, которого родители нарекли необычным именем — Энгельс, рассказал о себе занятную быль.

— В детстве я был большой проказник. Набедокурю дома и убегу... Моя старенькая бабушка, такая непосредственная, божий одуванчик, остававшаяся со мной — родители на работе — зная, чьих рук это дело, выходила из юрты в поисках меня... Конечно, не для похвалы, а чтобы за уши меня отодрать. Не найдя, ворчала, а затем, отводя душу, кричала на весь аул: "Энгельс, ты — шалопай! Энгельс, ты — ишак безголовый!.. Придёшь домой, уши поотрываю. Не ребёнок, а сущая беда этот непутёвый Энгельс!.."

Однажды монолог неграмотной старухи услышал какой-то приезжий активист и, узрев в том крамолу, сделал ей внушение. Она, конечно, ничего не поняла из идейной нотации "партейца" и по-прежнему продолжала ругать на весь аул своего внука Энгельса, пока тот не посерьёзнел и перестал шалить.